top of page

Программа Григория Соколова в этом сезоне строится на ноте до

Владимир Ойвин

08.05.2017

БЗФ, 16.04.2017

Grigory Sokolov

Неумолимое время бесстрастно отсчитывает секунды и годы. И чем старше становишься, тем субъективно быстрее оно совершает свой бег. Не успели оглянуться, как 16 апреля 2017 года состоялся очередной Klavierabend Григория Соколова в Большом зале Санкт-Петербургской филармонии.
События разворачиваются традиционно: концерту предшествуют два с половиной дня репетиций в Большом зале. Но первым в зале, ещё до начала репетиции, обычно появляется легендарный московский настройщик Евгений Георгиевич Артамонов. Легендарный потому, как он настраивал рояли, думаю, всем знаменитым пианистам последней четверти ХХ века и по сей день, игравшим в Москве: Эмилю Гилельсу, Святославу Рихтеру, Валерию Афанасьеву, молодому Денису Мацуеву и многим другим. По просьбе Григория Соколова Артамонов каждый год едет в Петербург не просто настраивать, но регулировать рояль, который выберет для своего выступления Соколов. Без сомнения это будет Steinway гамбургской фабрики. Артамонов уже и сам знает, какие требования к инструменту предъявляет Григорий Липманович – и первая рекомендация по выбору рояля исходит от него. Чаще всего Соколов эту рекомендацию принимает. В то же время глубокие знания технологии производства и эксплуатации роялей Steinway – а им может позавидовать самый опытный настройщик – позволяют Соколову давать профессиональные советы и контролировать настройку рояля.
По окончании репетиции Артамонов остаётся в зале — иногда до ночи, а иногда (если в зале был вечерний концерт) и на всю ночь, проводя основную работу по настройке. После второй репетиции корректируются мелочи. В день концерта Соколов пытался перед репетицией отправить Артамонова отдохнуть, но тот отказался и сидел в зале на всякий случай: вдруг понадобятся его услуги.
Говорить же о роялях вообще, а уж про Steinway тем более, Григорий Липманович может часами, в чём убедился автор этих строк.
Я познакомился с Григорием Соколовым, если не ошибаюсь, в 1998 году, когда зашел в артистическую Большого зала Московской консерватории после его сольного концерта выразить своё восхищение исполнением музыки французских клавесинистов. Я особо отметил, что Соколов не пытался имитировать на рояле клавесин. «Ну это же само собой должно быть очевидным. Ведь у клавесина и рояля совершенно разный принцип извлечения звука. Если вы хотите получить клавесинный звук, то играйте на клавесине». И тут остановить Григория Липмановича было невозможно, да и зачем. После концерта практически в трёх отделениях (учитывая щедрые как всегда бисы) Соколов полтора часа стоял у рояля, вознося хвалу своему любимому инструменту перед совершенно незнакомым человеком. В частности, он с восторгом рассказал, как в Гамбурге на складе фирмы Steinway он сумел опробовать несколько десятков роялей. «И вы знаете, среди них не было ни единого похожего на другой!»
Монолог (я только изредка вставлял фразу-другую или вопрос) длился полтора часа. Я узнал о роялях вообще и роялях Steinway в частности столько, сколько не знал за все свои тогда 57 лет, не узнал бы и до сих пор.
Вскоре после нашего знакомства Соколов перестал выступать в Москве, а ездить на его концерты в Петербург у меня возможности не было. Я оказался в северной столице в апреле 2001-го – спустя три года после этой московской беседы. Интернета у меня ещё не было. Когда я ехал туда, подумал, что невозможно быть такому везению, чтобы в те три дня, что предполагал быть в Питере, там состоится концерт Соколова. Каково же было моё изумление и восторг, когда выйдя из Московского вокзала, я увидел афишу его концерта, дата которого – 17 апреля – попадала на мои три дня в городе. Я ринулся звонить в пресс-службу филармонии и сумел-таки уговорить пресс-секретаря внести меня в заветный список прессы на получение пропуска. В те годы, конечно, тоже были аншлаги, но такого ажиотажа, как в последние два года, ещё не было.
Встав после концерта в огромную очередь в артистическую, я был почти уверен, что Соколов и не вспомнит меня после трёхлетнего перерыва. Но я ошибся. Григорий Липманович помнил не только меня, но и нашу полуторачасовую беседу стоя у рояля. С тех пор я езжу в Петербург на его концерты каждый год. Году в 2012 по моей просьбе Григорий Липманович разрешил сидеть у него на репетициях. Теперь я приезжаю в Питер не в день концерта, а как минимум за два дня до него.
В этот раз перерыв между петербургскими концертами был годичный, в отличие от прошлогоднего концерта, перед которым была двухгодичная пауза. Несмотря на это, сказать, что концерт 16 апреля 2017 года прошёл с аншлагом, – значит ничего не сказать. Вот уже второй год кряду Большой зал Санкт-Петербургской филармонии почти трещит по швам. Уже год назад зал вместил максимум количества слушателей, на которое он способен. Приставные стулья и банкетки стоят везде, где их физически можно поместить. На всей остальной площади, заполняя каждый квадратный сантиметр, стоят люди. Толчея в фойе такая, что найти кого-нибудь из московского «десанта» невозможно. Но вдруг натолкнулся на целую московскую семью из трёх человек, в которой музыкантом является только дочь... Уже ездят целыми семьями! Сегодня «билет на Соколова» стал желанным и дорогим подарком ко дню рождения. А билет не дёшев – говорят, в первые ряды партера он стоит 12 тысяч рублей. В Европе такой билет стоит порядка 50 евро.
В зале глаз без всякого намерения, совершенно спонтанно выхватывает известные лица: президента московского Музея изобразительных искусств им. Пушкина Ирину Александровну Антонову, организатора «Декабрьских вечеров» в том же музее Инну Ефимовну Прусс, пианистов Мирослава Култышева, Полину Осетинскую, Юлию Стадлер, дирижёра Александра Дмитриева, музыковеда Леонида Гаккеля, последнего соколовского аспиранта в Петербургской консерватории Александра Рубина – всех не перечислить.
И вот начинают тускнеть люстры. Над сценой они остаются гореть в полнакала, а зал погружается в полумрак. Начало концерта немного задерживается, и в зале повисает напряжённая тишина. Она прерывается несколькими жидкими аплодисментами нетерпеливых (и, вероятно, плохо воспитанных) нуворишей и их спутниц, но они, не поддержанные залом, быстро захлёбываются. Наконец, справа деловитой походкой выходит пианист; полупоклон залу, садится за рояль – никаких лишних движений, взгляд обращён в себя – и сразу начинает играть, иногда не дожидаясь окончания приветственных рукоплесканий. Он уже весь в музыке.
В этом году программа концерта выстроена вокруг ноты до. Все входящие в неё сочинения, кроме сонаты № 27 Бетховена, написаны или в до мажоре, или в до миноре. До мажор – это фундамент нынешнего музыкального строя. Самая, если можно так сказать, простая тональность – в ней нет ни одного знака альтерации, то бишь диеза и бемоля. Именно в до мажоре написана первая часть открывающей программу сонаты № 16 Моцарта (К. 545) – её называют «лёгкая, на белых клавишах» и играют в музыкальных школах, совсем не обязательно в специальных.

I'm a paragraph. Click here to add your own text and edit me. It's easy.

Соколов играет её очень просто, светло, не нагружая надуманными конфликтами и смыслами. Звучала она абсолютно прозрачно, хрустально – и при этом так идеально точно по тексту и указаниям деталей, что эту запись можно брать эталоном для любого начинающего пианиста.
Я давно предлагаю, чтобы какая-либо фирма записала на CD общепринятый репертуар детских музыкальных школ на всех инструментах в исполнении знаменитых музыкантов. Программу таких сборников могут составить авторитетные педагоги по каждой специальности. Кроме очевидной дидактической пользы, выпуск таких сборников будет и экономически выгодным мероприятием: тираж подобных CD может быть огромным и переиздаваться долгие годы, поскольку педагогический репертуар весьма консервативен. 
И вот вам первый камень в основание такой программы: это запись сонаты № 16 до мажор Моцарта в исполнении Григория Соколова.

Вторым номером первого отделения Klavierabend’a 16 апреля 2017 года стали связанные в единое целое Фантазия и соната № 14 до минор Моцарта (К. 475/457). В такой же связке Соколов играл их в этом же зале в 2001 году. Когда-то так их играла и Мария Вениаминовна Юдина.Мало вероятно, что совпадение первого звука Фантазии и Сонаты случайность. Именно он прочно связывает Фантазию и Сонату, превращая Фантазию в увертюру к 14-й сонате Моцарта.

Grigory Sokolov

Фото - Мария Слепкова

Волшебное звучание до мажорной Сонаты Моцарта вроде бы показало, что трагедийность музыкантом преодолена. Но уже через резкий переход, почти без паузы, к Фантазии до минор и дальше к Сонате № 14 до минор пианист показал, что ощущение трагедийности бытия всё ещё клокочет внутри. Эта лава только на поверхности кажется застывшей. Но даже она может обжечь, если вырвется наружу, опровергая миф о «солнечности» Моцарта.
Антракт позволяет несколько перевести дыхание. Толчея в фойе немного способствует разрядке внутреннего напряжения, вызванного трагичным прочтением Моцарта.
И вот начинается второе отделение. Здесь принцип построения программы уходит от сопоставления тональностей и, вероятно, исходит из двухчастности сонат второго отделения. Соната № 27 Бетховена звучит не так напряжённо, как до минорный Моцарт в первом отделении, и позволяет мне не так сосредоточенно слушать её – в предвкушении гениальной 32-й сонаты. Здесь трагедийность уступает место светлым земным воспоминаниям о любви. Про них можно сказать стихами Жуковского: «Не говори с тоской их нет! Но с благодарностию были!».
И ещё! Каким фантастически красивым звуком была почти вокально пропета вторая часть Nicht zu geschwind und sehr singbar vorzutragen Сонаты № 27! Казалось, можно было бы не удивляться невероятному, только Соколову присущему качеству звука и его туше с огромной палитрой звуковых красок, но каждый раз не удивляться этому невозможно.
И вот, наконец, долгожданная кульминация программы – Соната № 32 до минор, ор. 111 Бетховена. Это была гениальная музыка в конгениальном исполнении. Соколов играет 32-ю Сонату давно. Первая известная мне запись с концерта в Большом зале Московской консерватории датирована 1978 годом. Уже тогда исполнение Соколовым 32-й Сонаты было пронизано неспешной мудростью. Её длительность была 33’ 03”. Следующие записи были сделаны с концертов в Большом зале Санкт-Петербургской филармонии (1988 г –30’57”; 2004 г. – 32’10”). В рецензируемом концерте я впервые слышал сонату № 32 Бетховена в живом исполнении Григория Соколова. Её длительность 33’30”. Я не знаю, кто сегодня играет её медленнее.
Впечатление от живого исполнения намного ярче, чем от его же записей. Восхищает с одной стороны, выстроенность формы, а с другой – отточенность деталей, особенно в Ариетте. С ней душа воспаряет в надзвёздные края без всякого Демона и пребывает там в неземном сиянии, излучаемом неповторимо прекрасными трелями. Мария Вениаминовна Юдина сравнивала их с золотом нимбов на русских иконах. Трагедия растворяется в величии бытия. Последние ноты сонаты звучат на истаивающем пианиссимо, после которого зал несколько долгих секунд молчит и только потом разражается шквалом оваций. У меня самого секунд, наверное, двадцать не было сил аплодировать.
Потом были, как всегда, щедрые бисы, составившие практически третье отделение. Первые пять: Шуберт – Музыкальный момент № 1 до мажор ор. 94. № 1; Шопен – Два ноктюрна си мажор и ля бемоль мажор, ор. 32; Рамо – «Болтливая» и Шуман – Арабеска, воздействовали на нас успокаивающе. Казалось, что аудитория разойдётся вполне умиротворенной, но нет! Трагичная шопеновская Прелюдия до минор (опять до!) ор. 28 № 20 вернула нас на грешную землю, где трагедий ещё хватает, а сил противостоять им у нас маловато. Вот здесь-то музыка и помогает нам жить дальше.

To the Top

© 2025

bottom of page